Новости культуры. Пермь

Практически с рождением культуры как таковой была придумана особая форма искусства, связанная не с объектом, а с использованием чувств людей. Имя ей – провокация.

– Я хочу эпатировать… тем более что Пермь эпатировать ничего не стоит!
Борис Мильграм, художественный руководитель Пермского академического театра драмы (ныне – пермский академический Театр-Театр), 2005 год.

Сохраняя широкую улыбку на лице, изо всех сил дать сидящей с открытым ртом публике под дых – очень часто именно к этому сводится искусство провокации. А вот откроется ли от этого пинка второе дыхание, или удар заставит корчиться от боли? Результат, как показывает практика, сугубо индивидуальный. Всегда ли провокация в искусстве – это провокация преступления, или есть в сознании людей барьеры, которые все же стоит разрушить, схлестнув художественные амбиции, вызвав если не осмысление, то хотя бы дискуссию, – то есть провокация становится двигателем самой жизни. Или все-таки любая провокация – это прием ниже пояса?..
 В последнее время многие арт-критики тревожатся: если провокационность видится чем-то уже само собой разумеющимся, то под вывеской любого новшества в искусстве все чаще и чаще кроется самая обыкновенная спекуляция, бравирующая смелостью и говорящая на заборно-площадном языке.
Есть, конечно, в этом щекотливом вопросе и другая сторона: если для одних премьера «Кода да Винчи», гей-парад на улицах Москвы или концерт певицы Мадонны – самая что ни на есть провокация, то для других это явления, элементарно не заслуживающие траты времени и внимания. Как для нашего сегодняшнего собеседника Валентина Ярюхина (разговор с ним – на следующей полосе): все разговоры о допустимости мата в спектаклях академического театра он считает такими же бессмысленными, как разговоры в правительстве о том, стоит или нет отмечать 7 ноября. В его предыдущем (поставленном на пермской сцене) спектакле-провокации для снобов, ожидавших чего-то утонченно-эстетического, действие разворачивается в доме рядом со старым кладбищем, где люди, чтоб было на что есть, пить и колоться, воруют с кладбища памятники и сдают их в металлолом. Такова уж особенность человеческой натуры: там, где в жизни от всего грязного и некрасивого по возможности стараешься уйти, то в театр или на экране это становиться наиболее желанным зрелищем. Хотя у иных спектакль вызывает чувство неловкости лишь впервые минуты, за которыми появляется возможность рассмотреть истинные причины одиночества, неловкости и неуверенности таких неприятных героев.
Или Георгий Исаакян, которому уже давно и прочно приклеили ярлык «неутомимого
театрального провокатора», также высказывается неожиданно: «Скандал, эпатаж в какой-то момент стал самым популярным методом привлечения зрителя. Скандал – неотъемлемая часть шоу-бизнеса. И любому разумному человеку понятно, что если депутаты Госдумы пытаются запретить какие-то спектакли в Большом, то это – прекрасно срежиссированное действо, направленное на создание ажиотажа. Да, после таких PR-акций люди толпятся у касс, переплачивают деньги, лишь бы попасть на спектакль. Другое дело – что получит публика в результате? Если на сцене обещают скотоложство, а на деле зритель видит авангардный спектакль, где скандалом даже и не пахнет, то это обман, а зритель обмана не прощает. Что же касается методов работы, то здесь я несколько старомоден, и „искусство без морали“ не приемлю. В нашей истории есть великий и трагический пример того, к чему такой подход приводит, – жизнь и смерть Мейерхольда. Когда в двадцатых годах он, бегая с наганом по сцене, призывал „сбросить классиков с корабля современности“ и даже „классиков – к стенке!“, то, как великий человек, он обязан был понимать, что такие вещи должны закончиться стенкой для него самого. В жизни всегда срабатывает закон обратной связи, и если мы сегодня нарушаем некие этические нормы, то стоит ли удивляться, если назавтра зритель сделает то же самое по отношению к нам?»

Иван Абрамович Морозов (1871–1921), Сергей Иванович Щукин (1854–1936), и Сергей Михайлович Третьяков (1834–1892) частенько приобретали работы мастеров, которых не признавали современники и не принимала всерьёз критика. По их стопам пошел начавший с политической рекламы (компания, приведшая к власти Маргарет Тэтчер) Чарльз Саатчи, которого называют величайшим коллекционером Великобритании, самым успешным арт-дилером нашего времени и королём рекламы. Апофеозом брит-арта стала выставка «Сенсация», организованная Саатчи в 1997 году в залах Королевской академии художеств. Замаринованные в формальдегиде распиленные свиньи, коровы и акулы Демиана Хёрста (Damien Hirst), постель Трейси Эмин (Tracey Emin) с грязным бельём и пустыми бутылками и обнажённый силиконовый труп «Мёртвого папы» Рона Мьюика (Ron Mueck) мало кого из посетителей оставили равнодушным и вызвали бурные споры об этике в искусстве. Но сенсация действительно произошла: художники, которых «открыл» Саатчи, теперь – титулованные деятели современного искусства.